Александр Дорофеев - Эци Кеци, или Едва обитаемый остров
Впервые я очутился на острове, и чувствовал себя прекрасно. Как Робинзон Крузо, увидевший вблизи паруса долгожданного корабля.
Таких парусов было много в гавани Скиафоса. Очень хотелось самому угадать, какие из них принадлежат деду.
И конечно, легко представить, до чего же я расстроился, когда мы подошли к потрепанной моторной лодке с парусиновым навесом, под которым лежали дощатые ящики да металлические канистры…
Вот тебе и яхта!
Опять я сильно засомневался, двоюродный ли это дед-миллионер Паппус?
Или все же какой-нибудь самозванец, который вскоре потребует выкуп у моих несчастных родителей.
Все переживания, наверное, выползли наружу, прямо на лицо. И дед, заведя мотор, погладил меня по голове.
— Потерпи еще немного. Уверен, мой остров придется тебе по душе…
А острова тут шли один за другим, с небольшими промежутками. И каждый был хорош на свой лад, но все — веселые да приветливые.
— Дед, — сказал я, набравшись смелости, — А тот, куда мы плывем, Геронтия, на самом деле твой?
— Ну да — мой, — пожал плечами Паппус. — Я ведь на нем живу, приглядываю за ним, чтобы все было хорошо, — он кивнул за борт на прозрачную воду. — И море вообще-то мое. Ведь я здесь плаваю. И небо, — поднял палец кверху, — честно говоря, тоже мое!
Наконец, лодка обогнула островок Кира Панагия — Пресвятая Владычица, и я вздрогнул.
Впереди из моря выпирало какое-то чернокаменное чудовище. Оно затаилось, будто дикий зверюга. Вот сейчас, как подплывем ближе, непременно прыгнет — раздавит, разнесет в щепки.
Если предположить, что у каждого острова есть свое лицо, то у этого оно было слишком суровым, как у нашей учительницы по русскому языку, когда та исправляла ошибки в сочинениях.
Тем временем дед Паппус привстал в лодке и закричал:
— Ясу, кириэ ниси Юра! Ты ка-а-а-н?
— Ка-а-а-ал-л-а! — прикатилось эхо.
— Слыхал? — повернулся дед, — Все отлично! С этим островом для начала надо любезно поздороваться — привет, господин остров Юра, как дела? Он и ответил: кала! Значит, хорошо…
5
Пока я раздумывал, причем тут какой-то Юра, лодка миновала черные утесы, и остров буквально распахнул объятия — перед нами открылась дивная песчаная бухта.
Вверх по склону поднимались деревья, усыпанные белыми, лучистыми цветами. Из небольшой пещерки раздавалось оживленное квохтанье, будто там находился курятник. А с горы, из серебристой рощи, донеслось такое радостное козлиное блеянье, какого я сроду не слышал.
— Привет от моих подопечных — морских котиков да диких коз! — Паппус прыгнул в воду и вытолкнул лодку на берег, — Что скажешь, Эци Кеци? Как тебе мой остров? Уверен, другого такого нет во всем мире!
— А почему ты называл его Юра? Ведь у твоего другое имя…
— Ну да, — согласился дед, выгружая ящики и канистры. — У моего острова немало имен. Все зависит от того, какие у тебя с ним отношения. Для некоторых это остров Циклопов. Другие величают его Дьявольским или Козлиным. Есть и старинное имя Геронтия. Но если совсем по-дружески, то он — просто Юра.
Взвалив на спину пару ящиков, взяв в руки по канистре, Паппус всучил и мне увесистую железяку, непонятного назначения. И по крутой петляющей тропе мы двинулись вверх.
Шелестели над головой лавровые и земляничные деревья. Под ногами шмыгали маленькие ящерицы. Черепахи, вытягивая морщинистые шеи, разглядывали нас. Неподалеку остановились две козы — белая да черная — и долго кивали вслед рогатыми головами.
Дед Паппус уже взмок, но шел размеренно, бормоча в такт шагам древнюю песню о приключениях хитроумного грека Одиссея. А получалось у него жутко современно, на манер рэпа.
Быстро достигли мы близко лежащего края циклопов.С самого боку высокую мы увидали пещеруБлизко от моря, над нею — деревья лавровые. МногоТам на ночевку сходилось и коз и овец. Вкруг пещерыДвор простирался высокий с оградой из вкопанных камней,Сосен больших и дубов, покрытых густою листвою.Муж великанского роста в пещере той жил. ОдинокоПас вдалеке от других он барашков и коз. Не водилсяС прочими. Был нелюдим, никакого не ведал закона.Выглядел чудом каким-то чудовищным он и несходенБыл с человеком, вкушающим хлеб, а казался вершинойЛесом поросшей горы, высоко над другими стоящей.
6
Сам остров Юра мало изменился с тех пор, как его посетил Одиссей. В общем, симпатичное место. Особенно приятно, что циклопы уже повымерли, не встретимся.
Другое меня огорчало. Не похоже, что в таких диких краях проживают настоящие миллионеры…
И все же я еще надеялся увидеть огромную виллу, вроде дворца, со всеми удобствами.
Мы уже высоко забрались, примерно на тридцатый этаж без лифта. Обошли гигантский пробковый дуб, под которым паслась небольшая — кофейная, с молочными пятнами — корова.
— Вот мы и дома! — объявил дед Паппус.
И тут я увидел жалкий полукруглый домишко в два окна, прилепленный прямо к скале.
Руки мои ослабли, разжались сами собой. Железная болванка звонко цокнула по камню, подпрыгнула, прокатилась меж кустов и засвистела вниз с обрыва, булькнув под конец.
— Эх, Эци Кеци, дюже ловок! — крякнул дед, открывая дверь, — Заходи, устраивайся, а я спущусь за остальным грузом да поищу на дне шестерню…
Внутри было прохладно и сумеречно. Разглядев скромное жилище, я удивился, насколько оно велико. Единственная комнатка через арочный проход соединялась с громадной пещерой, стены которой терялись во мраке.
Да, все это меня здорово подкосило.
Еще утром был в Москве с родителями в благоустроенной квартире. И вот — нате вам! — какая-то циклопская берлога посреди моря. Ни компьютера, ни телевизора, ни холодильника…
Хорошо, есть лампочка под потолком. Я тут же пощелкал выключателем, но без толку…
Ну и каникулы мне устроили! Хуже любого злодейского похищения! Там хоть можно надеяться, что быстренько выкупят. А в моем случае — полная безнадега. Сиди до конца лета впотьмах среди черно-белых коз…
Теперь я отлично понимал, что испытывал Робинзон Крузо, очутившись за тридевять земель от родины на необитаемом острове.
7
Такие горькие мысли одолели меня. Даже не заметил, как вернулся мокрый дед Паппус со своими глупыми ящиками.
— Увы и ах! Сколько ни нырял, а шестеренку для электромотора не отыскал. Наверное, рак-отшельник уволок или бесстыдница-каракатица, — вздохнул он, вроде бы извиняясь, — Придется, любезный, посидеть пару дней без света…
Зорко на меня глянув, покачал головой:
— Неужто, Эци Кеци, все здесь так скверно?
— Хуже не бывает, — буркнул я, — Вообще без электричества жить не могу. Сразу аллергия — насморк, куриная слепота и свинка …
Дед Паппус сильно всполошился:
— Прости, но твои родители о таких напастях не предупреждали! Сейчас же отправлюсь к Пресвятой Владычице за новой шестеренкой. Да вот еще беда! — звонко хлопнул себя по лбу, — Сегодня двадцать третье июня — греческий праздник середины лета. Это такой день, совсем необычный! Всякое случается, особенно на острове Юра ближе к ночи. Нельзя тут одному оставаться…
Но я заупрямился изо всех сил. Не могу сказать, что очень часто, но время от времени со мной такое происходит. Обижаюсь на весь мир, и начинаю делать все наперекор да назло — без всякого смысла.
То есть, по словам родителей, сильно кобенюсь. Слово, конечно, не из приятных. «Кобень» — просто-напросто твердолобый человек. Или вредный крюк в стене, за который, проходя мимо, легче легкого зацепиться.
Как дед Паппус ни уговаривал отправиться вместе за шестеренкой, как ни пугал разными древними мифами, — все напрасно.
— Ну, раз ты такой кремень — оставайся, — сказал он, притомившись, — Одно запомни: если будет невмоготу, воспользуйся сиреной. Она такая сильная, далеко слыхать. Сразу кто-нибудь приплывет с соседних островов, хотя бы с Псафуры, где стоит маяк…
— А где же сама сирена? — спросил я на всякий случай.
Дед указал на мешок под стеной.
— Посыплешь зерна у входа в пещеру — не менее пяти горстей — она и прилетит, не задержится…
С этими словами повернулся и заспешил по тропинке к морю.
Хотелось побежать следом, но я удержался.
8
Посидел под пробковым дубом, поковырял кору. Наверное, пробка успокаивает, потому что кобенистость живо улетучилась.
Только на душе, как обычно после этого, было противно от себя самого.
Услышав отдаленный стрекот мотора, поглядел с откоса, как лодка, оставляя за собой пенные усы, выходит из бухты. Солнце быстро опускалось прямо на остров Пресвятой Владычицы.
Стало жалко деда Паппуса. Он от всего сердца хотел, чтобы его любимый остров понравился. А мне только и подавай яхты да виллы! Ужасная глупость! Ведь никакой самый богатый дом не сравнится хотя бы вот с этим пробковым дубом, или с пушистыми цветами мирта, или с той же коровой, что мирно пасется у меня за спиной.
